Пушкин. «Каменный гость. Анализ поэмы Пушкина «Каменный гость Герои трагедии каменный гость

Сергей АЛПАТОВ

«КАМЕННЫЙ ГОСТЬ»: ОБРАЗ И СМЫСЛ

«Каменный Гость» занимает особое место в ряду «Маленьких трагедий» А.С. Пушкина. Этот сюжет о встрече человека с потусторонним миром представляет своеобразный, хотя и не слишком явный, лейтмотив всего драматического цикла. Из очевидных перекличек можно отметить следующие две: на пиру Моцарта и Сальери уличный скрипач играет арию из оперы Моцарта «Дон Жуан», в эпиграф к «Каменному Гостю» вынесена реплика из той же оперы.

Вне сюжетного пространства «Маленьких трагедий» образ Каменного Гостя также встраивается в сложную систему смысловых связей и перспектив. Достаточно указать на не ослабевающий на протяжении всего творчества интерес А.С. Пушкина к пластическим искусствам. Особое внимание поэта привлекала идея скульптурного портрета как динамического образа личности: «Царскосельская статуя» (1830), «На статую играющего в свайку», «На статую играющего в бабки» (1836). Художник подобен Творцу Вселенной, превращающему мёртвый материал глины и камня в живую форму души и мысли:

Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую:
Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе.

(«Художнику», 1836)

Этот парадокс соединения мёртвой материи и воплощённого в ней образа живой личности принадлежит, разумеется, не одному Пушкину. Скорее его следовало бы назвать одним из архетипов всей европейской литературной и культурной традиции. На представлении о том, что камень не дышит, не шевелится, не чувствует, основана магия фольклорных заговоров от кровавых ран и болезненных ушибов: "Как у камня ни жилок, ни сердца, ни биения не бывает, так и у имярек кровь не течёт", "Стану на камень - кровь не канет", " Ни от камня воды, ни от мёртвого руды (крови)". На тех же представлениях о мертвенности материи основан и эффект неожиданности в сюжетах об оживающих статуях, которыми была полна средневековая словесность и которым наследует литература XIX века.

Характерно, что во всех сюжетах оживающие статуи - антагонисты, сверхъестественные соперники или партнёры по диалогу с живым человеком. В центре конфликта и в фокусе авторского внимания в любом случае находится земная личность. Тем самым понять художественные функции пушкинского Каменного Гостя можно лишь отталкиваясь от образа его соперника - Дон Гуана.

Пушкинский Дон Гуан, равно как и все его литературные и фольклорные предшественники и наследники (не случайно "донжуан" стал нарицательным именем определённого типа личности), меряет окружающий мир на собственную мерку. Им движут эгоистические желания, отношения с людьми определяют привычные ему понятия о мужчинах и женщинах, удовольствиях и скуке. Жизнь для Дон Гуана - лишь материал для воплощения личных прихотей и фантазий.

Дон Гуан - герой-завоеватель, захватывающий каждый раз новые, ещё не покорённые "крепости". Вместе с тем он - актёр, импровизатор, ищущий новых форм для воплощения собственных желаний. Роднит актёра и завоевателя стремление переживать всё новые и новые ощущения, исчерпывать себя и свою жизнь как можно интенсивнее. Конечной цели, осмысленного итога для них нет и быть не может. Единственное препятствие в бесконечном движении - преждевременная смерть (а смерть для этого типа личности никогда не бывает своевременной). Именно о таком абсурдном герое пишет А.Камю в своём эссе «Миф о Сизифе. Эссе об абсурде»: "Это конкистадоры повседневности, которые количеством опыта побивают все рекорды и выигрывают свою собственную мораль".

Стоит подробнее рассмотреть тип героя-актёра и героя-завоевателя в пушкинском творчестве. Это даст нам, с одной стороны, необходимый смысловой фон к образу Дон Гуана, а с другой - выведет на ещё одну, весьма важную линию "статуй", "бюстов" и "монументов" в пушкинском творчестве.

Герой-завоеватель - это внешняя, экстенсивная, социальная, властная (и политическая и государственная) реализация индивидуальности. Для Пушкина одним из ярчайших образцов этого типа личности был Пётр Великий. Рисуя в своих произведениях образ первого российского императора, Пушкин опирался на исторические анекдоты и фольклорные предания, в которых отчётливо звучит тема героя-демиурга: в качестве крёстного отца Пётр даёт имена кораблям, городам, деревням и людям. Он прокладывает "Осудареву дорогу" до Белого моря, роет каналы, чертит планы церквей, устанавливает кресты, наделяет землёй. Проплывая мимо богатой рудами Пудожской горы и заметив отклонение стрелки компаса, проявляет норов хозяина-преобразователя: "Была б гора ближе к воде, быть бы ей в беде". Пётр не любит покоряться природным стихиям, норовит ехать в любую бурю.

Хорошо известен исторический контекст создания Санкт-Петербурга - города, построенного царскою волею на болоте. Мысль о насильственном вторжении человеческого и культурного начала в самые недра природного хаоса неотъемлемо присутствует у всех литераторов, пишущих о Петербурге. Мифологическая традиция - видеть в городе святого Петра искусственный, призрачный, неживой Камень-город - отчётливо реализована у О.Мандельштама:

В Петрополе прозрачном мы умрём,
Где властвует над нами Прозерпина.
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьём,
И каждый час нам смертная година.

И в глазах современников, и в народной памяти облик, поведение и деятельность Петра I ассоциировались с образами и деяниями древних героев-полубогов, созидающих новый мир из хаоса и тьмы. Этот архетип был актуален и для пушкинского авторского сознания. Неоднократно отмечалось, что практически все воители у А.С. Пушкина в той или иной степени ипостаси бога-громовника. Так, в «Полтаве» Пётр изображён в стихии битвы, он - герой, подавляющий хаос социального мятежа:

Выходит Пётр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь как Божия гроза.

Дух Петра, властно взнуздавшего Россию, находит свое совершенное воплощение в монументе Медного всадника, динамичный образ которого также ассоциируется у А.С. Пушкина с грозой-угрозой-громом:

Как будто грома грохотанье -
Тяжело-звонкое скаканье...

Символ обожествленного самовластия Петра - Фальконетов монумент - и в авторской поэзии XVIII–XIX веков, и в повседневной речи того времени постоянно именовался идолом. Характерно, что именование "Медный всадник" постепенно переносится с седока на всю скульптуру. Памятник становится для сознания носителей русской культуры неким нерасчленимым языческим кентавром. Не случайна в этом контексте попытка Николая I противопоставить Медному всаднику ангела Александрийской колонны. Для адекватного понимания пушкинского отношения к кумиру на бронзовом коне стоит обратить внимание на текст надписи А.Ф. Мерзлякова «К монументу Петра Великого в Петербурге»:

На пламенном коне, как некий бог, летит:
Объемлют взоры всё, и длань повелевает;
Вражды, коварства змей растоптан, умирает;
Бездушная скала приемлет жизнь и вид,
И росс бы совершен был новых дней в начале,
Но смерть рекла Петру: "Стой! Ты не бог, - не дале!"

История Петербурга, терзаемого наводнениями с самого своего основания, равно как и история Петра Великого, не увидевшего завершения практически ни одного своего начинания, подсказывают неутешительный итог биографии этого героя-завоевателя. Царь владеет судьбами подданных, может, подобно Творцу, основать город на пустом месте, но волнения природных стихий, разоряющих его любимое детище, так же как и течение времени, неумолимо приближающее смерть, ему неподвластны. Человеческая воля, экспансия замыслов и стремлений имеет свои пределы. Эта мысль отчётливо сформулирована в образах народной легенды, записанной в 1964 году в Архангельской области:

Пётр хотел через Неву перескочить. Сидит на лошади и говорит: "Будет всё моё и Богово". Он не успел это промолвить - змей подскочил, ногу-то у лошади и откусил. И он не мог проскочить, окаменел. А надо было сказать: "Будет Богово и моё".

Очевидно, что монументальный образ Медного всадника оказывается для А.С. Пушкина, равно как и для всей русской культуры, ёмким средством раскрытия внутреннего мира личности Петра Великого.

Мостиком к другим героям-завоевателям и их скульптурным портретам могли послужить нам следующие две поэтические реплики по поводу наводнения 1824 года:

Брови царь нахмуря,
Говорил: "Вчера
Повалила буря
Памятник Петра".
Тот перепугался.
"Я не знал!.. Ужель?" -
Царь расхохотался:
"Первый, брат, апрель!"
(1825)

Если здесь пара властителей - Пётр I и Александр I - встречаются в пародийном контексте, обыгрывающем идею нерушимости памятника и олицетворяемой им власти, то в поэме «Медный Всадник» (1833) внутренний диалог эпох, наводнений и двух царственных особ менее оптимистичен. Власть земная вновь ощущает свои пределы:

В тот грозный год
Покойный царь ещё Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен вышел он
И молвил: "С Божией стихией
Царям не совладеть".

Характерно, что для Пушкина образ Александра I регулярно выступает в смысловом противостоянии и диалоге с ещё одним героем-завоевателем - Наполеоном:

Давно ль орлы твои летали
Над обесславленной землёй?
Давно ли царства упадали
При громах силы роковой?
Послушны воле своенравной,
Бедой шумели знамена...
.............................................
В своё погибельное счастье
Ты дерзкой веровал душой,
Тебя пленяло самовластье
Разочарованной красой.
(«Наполеон», 1821)

Грозной личностью завоевателя движет тот же мотив, что и страстным Дон Гуаном, - разочарованное самовластье, своенравное стремление к покорению всё новых рубежей.

Любопытно, что в художественном мире А.С. Пушкина Наполеон и Александр I образуют не только пару исторических героев, но и пару "божеств", подобных Перуну и Велесу. В традиционном мифе Перун-громовник стремится поразить молнией Велеса-змея, который прячется от небесной грозы под землю, под камень, в воду. Велес, в свою очередь, удерживает пролившуюся дождём воду в недрах земли. Пара соперников бесконечно меняются ролями проигравшего–выигравшего. Сходным образом в пушкинском стихотворении 1824 года «Недвижный страж дремал на царственном пороге...» Александр и Наполеон противопоставлены как равновеликие герои-полубоги.

В итоге войны 1812 года Александр-воитель поражает противника-змея:

О грозные витии,
Целуйте жезл России
И вас поправшую железную стопу!

И наоборот, в воспоминаниях о Тильзите Александр - поверженный Перуном:

...чудный взор его, живой, неуловимый,
То вдаль затерянный, то вдруг неотразимый,
Как боевой перун, как молния сверкал;
Во цвете здравия, и мужества, и мощи,
Владыке полунощи
Владыка запада, грозящий, предстоял.

Переход от исторического и психологического уровня семантики поэтического текста к плану мифологическому и символическому осуществляется А.С. Пушкиным при помощи уже отмеченного нами приёма скульптурного портрета героя-воителя. Посвящённое Александру I стихотворение 1829 года «К бюсту завоевателя» выявляет любопытный и важный разворот этой темы:

Напрасно видишь тут ошибку:
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку,
А гнев на хладный лоск чела.
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.

Завоевание мира неотделимо от игры в завоевание, присвоение новых пространств неотделимо от перевоплощения в новые социальные и культурные роли. Так Наполеон переходил от роли республиканского генерала к роли диктатора "в интересах республики", к роли императора и, наконец, владыки полумира. Сходным образом Александр I роль конституционного монарха одной из европейских держав сменил на роль спасителя Европы и полновластного правителя своей половины мира. Актёрство в крови великих политиков.

Но если все великие деяния - только актёрство и желание новых ролей в повторяющемся репертуаре жизни, то очевидна бессмысленность и бесцельность такого проживания и "прожигания" жизни. Эта идейная коллизия оказывается в центре стихотворения «Герой» (1830). Кульминационная точка произведения - Наполеон в холерном госпитале в Египте:

...он,
Не бранной смертью окружён,
Нахмурясь, ходит меж одрами
И хладно руку жмёт чуме
И в погибающем уме
Рождает бодрость...

Если рукопожатие со смертью - это позирование, актёрство (или, хуже того, откровенная фальшивка, пропагандистский трюк, как предполагает собеседник поэта), то кажущаяся живой и мужественной личность оказывается на поверку "героем без сердца", идолом, "куклой чугунной", что стоит в деревенском кабинете Онегина. Не имея иных мотивов, кроме разочарованного самовластья собственных желаний, кроме стремления упоить душу новыми впечатленьями, человек обращает свою жизнь в игру со смертью, в бессмысленный пир во время чумы:

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъярённом океане,
..........................................

И в дуновении Чумы.
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья...
............................................
Итак, - хвала тебе, Чума!
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьём дыханье -
Быть может... полное Чумы!

Обратим попутно внимание на совпадение в описаниях пира среди гробов и тризны по вещему Олегу: "Ковши круговые, запенясь, шипят // На тризне плачевной Олега: // Князь Игорь и Ольга на холме сидят; // Дружина пирует у брега". У Пушкина не бывает случайных совпадений, все они мотивированы общей поэтической логикой. Похоже, что герои «Пира во время чумы» творят поминки по самим себе.

Окружающий героев «Пира во время чумы» (и подобных им персонажей «Маленьких трагедий») "ужас мёртвой пустоты" рождает только одно желание - бесчувствия и беспамятства. Им хочется забыть, что ушедшие в иной мир тем не менее видят нас, связаны с живыми незримыми нитями воспоминаний, сочувствий и молитв:

Клянись <...> оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей её бессмертных
Скрыть это зрелище!

Представление о том, что физически умершие духовно по-прежнему находятся рядом с нами, отчётливо выражено в народной культуре. Помимо понятий о загробной жизни, об особой близости живых и умерших во дни церковных и домашних поминаний, эта связь обнаруживается на уровне бытовых присловий. Когда не хотят ругаться с кем-то, говорят: "Сказал бы, да печь в хате"; когда видят что-нибудь постыдное, то говорят: "Хоть святых выноси". В первой поговорке ещё с дохристианских времён живёт память о том, что печь, очаг - средоточие домашнего духа, местопребывание всех душ умерших родственников, которые слышат всё, что творится в доме. Христианская вера даёт новое качество этим представлениям о непрерывающейся связи с иным миром: иконы, образа - окна в иной мир, с помощью которых мы видим наших небесных покровителей, а они видят нас и наши поступки, что и отразило второе присловье.

В ряду этих же представлений находится любой скульптурный портрет, надгробие, памятник - то есть то, что воплощает образ личности в её новом, посмертном качестве для тех, кто смотрит на изображение и помнит об ушедших. Тем самым надгробный памятник ставит человека перед лицом смерти. Именно в этом свете должна быть сформулирована основная коллизия «Каменного Гостя»: если смерть физически отрицает жизнь, то какова духовная цена человеческого существования, что остаётся от человека по его смерти?

Собственно, не только в истории Командора и Дон Гуана, но и во всех «Маленьких трагедиях» герой на пороге собственной смерти нуждается в проверке своих жизненных установок и ориентиров:

Скупому рыцарю наследует сын-"расточитель";

Рациональный Сальери не может вычислить цену смерти и преступления;

Воздушный гений Моцарта венчается заказом Реквиема - неожиданная, увлекательная и одновременно катастрофическая задача: соединить свои личные привычки и настроения с общечеловеческим знанием о смерти (реквием - заупокойная служба, имеющая не авторский, а богослужебный текст и смысл);

Привычное тепло и свет родного очага Вальсингама поглотила чума.

На фоне названных героев пушкинского драматического цикла Дон Гуан стоит особняком, решая вопрос о смерти не в частностях и не опосредованно, а лицом к лицу с ней.

Всю свою предшествующую жизнь Дон Гуан не видел в чужих смертях образа собственной смерти. Убить человека, попутно убить его брата, ищущего справедливого возмездия убийце, волочиться за вдовой убитого, уговаривать её не мучить себя "вечным поминаньем супруга" - не значит для него ничего, кроме нового приключения, нового трофея. Всё венчает оскорбление умершего человека предложением прийти посмотреть своими глазами на готовящееся блудодеяние. То, что страшит Вальсингама - в ином мире видят его земные бесчинства, - только веселит и волнует кровь Дон Гуана.

Эти унижения и оскорбления человеческой личности (чужой и своей) в конечном итоге - оскорбление Бога, ибо человек есть образ и подобие Божие. "Мне отмщение и Аз воздам, глаголет Господь" (Евр. 10, 30). Испрошенная пусть и в шутку встреча с Каменным Гостем осуществляется и становится встречей со смертью. Дон Гуан встречает её, как подобает воину, но воину, терпящему поражение, ибо ему нечего защищать и отстаивать. Его завоевания не имели цели. Живая, деятельная плоть, изворотливый ум, страстная воля скрывали мёртвую душу.

И наоборот, Командор - по "должности" воин и завоеватель, по сути - хранитель домашнего очага, нравственного достоинства, чести. Его невзрачная прижизненная внешность скрывала высокий дух, воплощённый ныне в подобающем надгробном портрете:

Каким он здесь представлен исполином!
.............................................................

А сам покойник мал был и щедушен.
..............................................................
Когда за Эскурьялом мы сошлись,
Наткнулся мне на шпагу он и замер,
Как на булавке стрекоза, - а был
Он горд и смел - и дух имел суровый...

Это несовпадение внешнего образа и внутренней сути одушевляет сюжет «Каменного Гостя» и, шире, всего драматического цикла.

Пушкин не предрешает нравственных выводов читателя «Маленьких трагедий», все конфлик ты имеют открытые финалы, обрывающие действие в кульминационной точке. Вместе с тем вектор собственной творческой биографии и жизненной философии Пушкина достаточно однозначен. Это не материализованное в славе, чинах, наследстве, собраниях сочинений завоевание мира, но "памятник нерукотворный" - посмертное существование в душах благодарных потомков, в их мыслях и чувствах добрых:

Уходят в последнюю осень поэты,
И их не вернуть - заколочены ставни.
Остались дожди и замёрзшее лето,
Остались стихи и ожившие камни.
(Ю.Шевчук. «Последняя осень»)

1. «Маленькие трагедии» в творчестве писателя.
2. «Каменный гость» — история создания, основной смысл произведения.
3. Анализ характера главного героя.
4. Значение «Маленьких трагедий» в истории русской литературы

Ни Геродота, ни Тита Ливия, ни Григория Турского нельзя упрекать за то, что они заставляли провидение вмешиваться во все человеческие дела; но надо ли говорить, что не к этой суеверной идее повседневного вмешательства Бога хотели бы мы снова привести человеческий ум.
П. Я. Чаадаев

А. С. Пушкин, мастер пера, совершенный во всем, в свое время обратился к так называемой малой прозе — созданию небольших по объему, но при этом художественно целостных произведений. Вершиной его работы в этой области стал цикл «Маленьких трагедий», включающий в себя четыре не связанных друг с другом сюжетно произведения («Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время чумы»). Собственно говоря, ни одно из четырех произведений не является трагедией, поэтому исследователи склонны называть их драматическими сценами. Задуман цикл был в 1826 году, а окончательное завершение произошло спустя четыре года, осенью, проведенную автором в имении Болдино.

Центром каждой пьесы становится одна из человеческих страстей. Барон из «Скупого рыцаря» не просто скупердяй, он носитель самой идеи богатства как аллегории неограниченной власти. Сальери («Моцарт и Сальери») — неудачливый музыкант, всю жизнь стремившийся к славе и не получивший ее. Дон Гуан — главный герой «Каменного гостя» — воплощение чувственных страстей. Герои «Пира во время чумы» охвачены хмельной страстью упоения во время смертельной схватки с самой судьбой.

Автор помещает своих героев в исключительные обстоятельства, в которых страсти и обуреваемые ими герои оказываются бессильными и слабыми жертвами. Эти же страсти толкают героев на преступления: Сальери убивает Моцарта, завидуя его славе, Дон Гуан совершает преступление морального толка. Приглашая статую Командора присутствовать на свидании с Донной Анной, преступления совершает и Барон, накопивший свое богатство ценой «слез, крови и пота». В финале этих трех пьес — смерть. Смерть — единственно возможное будущее и для героев «Пира во время чумы».

Как же удалось Пушкину в небольшом по объему произведении показать разрушительную силу страсти?

Обратимся к трагедии «Каменный гость». Взявшись за обработку легенды о Доне Жуане, тем более выбрав из нее самый драматический, но и самый распространенный момент явления статуи Командора, автор поставил себя в жесткие рамки литературных традиций. Пушкин сознательно подчеркивает традиционность развивающихся в драме событий с помощью помещенного в начале эпиграфа из либретто к опере В. А. Моцарта. В этом резкое отличие от остальных пьес того же цикла, где образы и события разрабатываются автором самостоятельно. Однако, избрав известный и в чем-то даже приевшийся сюжет, Пушкин дерзко идет против сложившихся традиций и дает легенде совершенно новую трактовку: подобные «отступления от правил» подчеркнуты даже нестандартным именем героя — Дон Гуан.

Дон Жуан, традиционный для западноевропейской литературы, противопоставлен всему миру — он для него чужеродный, неприемлемый элемент. Герой Пушкина, напротив, живет в согласии с миром и им принят. Не случайно в Мадриде практически на каждом перекресте ему может повстречаться «свой же брат, нахальный кавалер, со шпагою под мышкой и в плаще».

Поведение Дона Гуана обусловлено традициями, характерными для его мира и общества, в котором он находится. Это относительность практически всех высших моральных принципов: благородства, гуманности, верности. Герой не относится ни к нравственным, ни к безнравственным людям — он вообще вне этой категории. Его жизнь и поступки основаны на принципе «природы» — все, что требует плоть, все, что «естественно», то не может быть некрасиво или плохо. Любого человека, встреченного на пути, герой рассматривает как тупое орудие, благодаря которому можно удовлетворить «естественные» потребности тела и духа. И вслед своей прекрасной жертве, падшей под напором обаяния, или убитому шпагой врагу раздастся только элегический вздох Дона Гуана, за которым последует поиск новых приключений.

Но в беспринципности образа, созданного Пушкиным, и традиционного героя есть существенное различие. Оно становится ясным для читателя на примере первого же любовного происшествия в жизни героя. У традиционного образа нет и не могло быть прошлого, особенно связанного с его увлечениями. Пушкинский герой, напротив, каждую свою победу хранит в своем сердце, бережно извлекая ее на свет в минуты лирического настроения. Более того, он жалеет о бессилии что-либо изменить в сложившихся обстоятельствах. Да и по возвращении своем в Мадрид Дон Гуан спешит навестить бывшую возлюбленную, в отличие от Дон Жуанов, кинувшихся бы в омут новых приключений.

На совести усталой много зла,
Быть может, тяготеет, —

говорит герой о своем прошлом. Однако читатель не увидит этого зла. В чем Дон Гуан может быть виноват перед Инезой? Он лишь скрасил последние дни увядающей женщины, и искренне сожалеет о том, что не смог защитить ее от мужа. Луиза? Герой творчески обогащает ее жизнь. Предшествующие Дон Жуаны идут на всяческие хитрости ради женщины. Дон Гуан Пушкина — настоящий испанский гранд. Он имеет понятия чести и он соблюдает их. Во многом его образ сложнее, трагичнее и интереснее, чем традиционные варианты, но во многом и противоречивее. Он не слуга, он ведет себя именно так. Каков он есть на самом деле: «личина — удел плута, бесчестного слуги».

Герой, созданный блистательным талантом Пушкина, — новый взгляд на традиционный образ. Он сочетает в себе самые противоположные порывы и начала: эгоизм и благородство, расчетливость и бесшабашность, жизнелюбие распахнутого всему миру сердца и замкнутость себялюбца. Он ответственен за свою судьбу и за судьбы других людей, так или иначе оказавшихся на его жизненном пути. И обвинения от автора по сути сводятся только к неумению быть ответственным за судьбы других. А неумение это — производная от той самой разрушительной страсти, которой герой объят и от которой освободиться не может.

В цикле «Маленьких трагедий» Пушкин проводит своеобразный эксперимент в драматургической и философской областях. С одной стороны, он сознательно уменьшает количество действующих лиц, временные рамки да и сам объем произведения. С другой же, он раздвигает рамки основной сути пьес до общечеловеческих масштабов: рассматриваемые им страсти одинаково присущи каждому из нас, а трагические финалы своего рода предупреждение для читателей.

Сочинение

Трагедия «Каменный гость» – художественная версия популярной легенды, к которой обращались многие известные писатели. Произведение настолько насыщено философскими смыслами такой глубины, что Белинский назвал трагедию «без всякого сравнения, лучшим и высшим в художественном отношении созданием Пушкина».

Эпоха позднего средневековья: человек стал главенствующей ценностью. Можно было раскрепоститься, сбросить путы надуманных ограничений, и перед человечеством встала противоположная проблема: где предел личностной экспансии и как определить разумный баланс между свободой и соблюдением общественных интересов. Изгнанный из Мадрида за убийство знатного вельможи, Дон Гуан тайно возвращается в столицу. Герой трагедии смел, честен (в пределах рыцарского кодекса чести) и крайне эгоистичен. Для достижения своих целей он может пойти на все, кроме потери чести. Его эгоизм естественен и неизбежен в условиях своеобразной «оттепели». В Мадриде на каждом перекрестке ему может встретиться «свой же брат, нахальный кавалер, со шпагою под мышкой и в плаще». Религиозная мораль переживает кризис, а светская власть неуклюжа и снисходительна. Формальный запрет на появление в Мадриде Дон Гуан не воспринимает всерьез: он убежден в лояльности короля, удалившего его из столицы лишь для соблюдения приличий:

* Уж верно головы мне не отрубят.
* Ведь я не государственный преступник.
* Меня он удалил, меня ж любя;
* Чтобы меня оставила в покое
* Семья убитого…

Герой уверен в своем праве на чувственные желания, ведь он никого не принуждает, его притязания идут из глубины души. Но Дон Гуан – не банальный искатель чувственных наслаждений: каждая из его женщин - не обезличенный этап удовлетворения мужского тщеславия, а возлюбленная, достойная страсти. Вспоминая о бедной Ине-зе, о которой слуга Лепорелло цинично отозвался: «Что ж, вслед за ней другие были», герой проникновенно воссоздает ее жертвенный образ:

* Да взгляд… такого взгляда
* Уж никогда я не встречал. А голос
* У ней был тих и слаб - как у больной.
* Муж у нее был негодяй суровый,
* Узнал я поздно… Бедная Инеза!..

Дон Гуан удовлетворял свои желания, не задумываясь о морали, общественном мнении, но всегда уважал свободу. Условности для Дон Гуана - ничто, а стремление человека к счастью - главное условие жизни. Дон Гуан всегда прямо идет к цели, отказываясь от плутовских ухищрений, сохраняя верность себе, достоинство истинного испанского гранда. Возвратившись в Мадрид, Дон Гуан не бросается на поиски новых наслаждений, он возвращается к Лауре, последней любовнице. Встретившись с соперником, он не бросается безоглядно в бой, а предоставляет Дон Карлосу мирный путь к отступлению. Убив соперника, Дон Гуан не испытывает ни малейших угрызений совести. Лаура искренне любит Дон Гуана, причем такой же любовью. Она так же естественна в своих порывах и непостоянстве. Оба они «импровизаторы любовной песни», вдохновенно любящие и способные сделать незабываемым каждое мгновение своей жизни и жизни тех, к кому обращено их сердце. Родственность их душ подчеркивает Лаура, произнося противоречивую, но истинную характеристику-обращение к Дон Гуану: «Мой верный друг, мой ветреный любовник».

Опасность подстерегает Дон Гуана, когда он вступает в конфликт с самим миропорядком, его породившим. Именно живого человеческого чувства не может простить ему мертвый и бездушный мир. Начав обольщение Доны Анны как «импровизатор любовной песни», контролирующий каждое душевное движение, каждое изменение в ситуации («Идет к развязке дело!»), Дон Гуан постепенно забывает про все ухищрения. Он искренне сочувствует любимой, попавшей в сети богатого идальго («,.,мать моя велела дать мне руку Дон Альвару, мы были бедны, Дон Альвар богат»). Фактически купивший любовь прелестной женщины, Командор вызывает ироническое и гневное отношение Дон Гуана:

* Счастливец! Он сокровища пустые
* Принес к ногам богини, вот за что
* Вкусил он райское блаженство!

Герой стремится к предельной честности отношений и, хоть рискует получить отказ, добровольно сознается во всех прегрешениях своей жизни, в том числе и в убийстве Командора. Дон Гуан хочет полного взаимопонимания, рассчитывая не на прощение, а на сочувствие. И как искренне он полюбил Дону Анну со всеми ее слабостями, так трепетно ждет суда над своим чувством:

* …Так, разврата
* Я долго был покорный ученик,
* Но с той поры, как вас увидел я,
* Мне кажется, я весь переродился.
* Вас полюбя, люблю я добродетель
* И в первый раз смиренно перед ней
* Дрожащие колена преклоняю.

Герои достигли абсолютного доверия друг к другу, в их отношениях главное не самоутверждение, а самоотверженность, стремление посвятить себя другому. Дон Гуан бросил прямой вызов миру ханжества и лицемерия, желая оградить свою возлюбленную от ложной нравственности. Он делает роковое предложение:

* Я, командор, прошу тебя прийти
* К твоей вдове, где завтра буду я,
* И стать на стороже в дверях. Что? Будешь?

Он дерзок, но честен и смел, защищая право женщины на искренность чувств, свободу выбора. И мир, живущий по мертвым законам, казнит Дон Гуана во имя супружеского долга, верности, морали. Герои погибают на пороге счастья, когда в Дон Гуане пробудился человек. Но все же, несмотря на безусловное родство характеров, между ними существует глубокое различие. Дон Гуан, безусловно, духовно богаче героини, он сопереживает всему происходящему, и груз пережитого постоянно сопровождает его. Так же, как и Дон Гуан, она полностью самовыражается в каждом мгновении, но психологически осмысливать пережитое не в состоянии.

Дон Гуан - сложная, противоречивая личность, В нем соединены отзывчивость, неистребимое жизнелюбие и абсолютное бесстрашие перед лицом смерти. Он сам характеризует свою жизнь как «мгновенную». Но каждое мгновение для него - вся жизнь, все счастье. Он поэт во всем, в том числе и в своей страсти. Для него любовь - это музыкальная стихия, торжествующая, победная песня. Дон Гуан ищет всей полноты победы, полноты торжества, но покоряет он не только тела, но и сердца, поэтому психологический облик возлюбленных остается у него в памяти. Для него важно найти предел человеческих возможностей и тем самым определить цену человека. Дон Гуан непрерывно ведет любовную игру на грани жизни и смерти, игру, в которой погибли многие, да и сам он не раз ставил на карту собственную жизнь. Он предельно честен в этой игре, как предельно искренен со всеми своими женщинами. Он каждую минуту другой - и каждую минуту верен себе.

И все же Дон Гуан ответственен за свою судьбу и судьбу людей, ставших невольными жертвами его жизнелюбия и эгоизма. Ведь он сам делает выбор своего пути, который наверняка пересечется с путем других людей, принесет им страдания и, возможно, гибель. Но, наслаждаясь лишь мгновением, живя на пределе человеческих возможностей, в постоянной борьбе, Дон Гуан нисколько не заботится о других, коль скоро не дорожит и своей жизнью. Он сознает, что в своей гонке за наслаждениями причинил боль многим, но отказатся от бесконечного опыта самоутверждения равносильно для него отказу от жизни:

* На совести усталой много зла,
* Быть может, тяготеет.

Дон Гуан не навязывает сопернику борьбу, предоставляя тому выбор, но, встречая отпор, безжалоётно убивает врага, безразлично констатируя: «Он сам того хотел». Понимая, что выбор у другого лишь формальный - умереть с честью или уйти с бесчестьем, герой не представляет другого способа разрешения жизненной коллизии: все, что препятствует осуществлению его желаний, должно быть устранено любой ценой. И он всегда побеждает, ведь Дон Гуан - порождение и гордость своей эпохи.

У ворот Мадрита сидят Дон Гуан и его слуга Лепорелло. Они собираются дождаться здесь ночи, чтобы под ее покровом войти в город. Беспечный Дон Гуан считает, что его не узнают в городе, но трезвый Лепорелло настроен саркастически по этому поводу. Впрочем, никакая опасность не может остановить Дон Гуана. Он уверен, что король, узнав о его самовольном возвращении из изгнания, не казнит его, что король отправил его в ссылку, чтобы спасти от мести семьи убитого им дворянина. Но долго находиться в изгнании он не в силах, более же всего он недоволен тамошними женщинами, которые кажутся ему восковыми куклами.

Оглядываясь, Дон Гуан узнает местность. Это Антоньев монастырь, где он встречался со своей возлюбленной Инезой, у которой оказался ревнивый муж. Поэтически вдохновенно описывает Дон Гуан ее черты и печальный взор. Лепорелло успокаивает его тем, что у Дон Гуана были и будут еще возлюбленные. Его интересует, кого на этот раз его хозяин будет разыскивать в Мадрите. Дон Гуан намерен искать Лауру. Пока Дон Гуан мечтает, появляется монах, который, видя посетителей, интересуется, не люди ли они Доны Анны, которая должна вот-вот приехать сюда на могилу своего мужа, командора де Сольва, убитого на поединке «бессовестным, безбожным Дон Гуа-ном», как называет его монах, не подозревая, что говорит с самим Дон Гуаном. Он рассказывает, что вдова воздвигла памятник мужу и каждый день приезжает молиться за упокой его души. Дон Гуану кажется такое поведение вдовы странным, и он интересуется, хороша ли она. Он просит разрешения поговорить с нею, но монах отвечает, что Дона Анна не разговаривает с мужчинами. И в это время появляется Дона Анна, Монах отпирает решетку, и она проходит, так что Дон Гуан не успевает рассмотреть ее, но его воображение, которое, по словам Лепорелло, «проворней живописца», способно нарисовать ее портрет. Дон Гуан решает познакомиться с Доной Анной, Лепорелло стыдит его за кощунство. За разговорами смеркается, и господин со слугой входят в Мадрит.

В комнате Лауры ужинают гости и восхищаются ее талантом и вдохновенной актерской игрой. Они просят Лауру спеть. Даже угрюмый Карлос, кажется, тронут ее пением, но, узнав, что слова этой песни написал Дон Гуан, который был любовником Лауры, Дон Карлос называет его безбожником и мерзавцем. Разгневанная Лаура кричит, что сейчас велит своим слугам зарезать Карлоса, хоть тот испанский гранд. Бесстрашный Дон Карлос готов, но гости успокаивают их. Лаура считает, что причина грубой выходки Карлоса в том, что Дон Гуан на честном поединке убил родного брата Дон Карлоса. Дон Карлос признается, что был неправ, и они мирятся. Спев по общей просьбе еще одну песню, Лаура прощается с гостями, но просит Дон Карлоса остаться. Она говорит, что своим темпераментом он напомнил ей Дон Гуана. Лаура и Дон Карлос беседуют, и в это время раздается стук и кто-то зовет Лауру. Лаура отпирает, и входит Дон Гуан. Карлос, услышав это имя, называет себя и требует немедленного поединка. Несмотря на протесты Лауры, гранды сражаются, и Дон Гуан убивает Дон Карлоса. Лаура в смятении, но, узнав, что Дон Гуан только что тайком вернулся в Мадрит и сразу бросился к ней, смягчается.

Убив Дон Карлоса, Дон Гуан в монашеском облике скрывается в Антоньев монастырь и, стоя у памятника командора, благодарит судьбу, что она таким образом подарила ему возможность каждый день видеть прелестную Дону Анну. Он намерен сегодня заговорить с ней и надеется на то, что ему удастся привлечь ее внимание. Глядя на статую командора, Дон Гуан иронизирует, что здесь убитый представлен исполином, хотя в жизни был тщедушен. Входит Дона Анна и замечает монаха. Она просит прощения, что помешала ему молиться, на что монах отвечает, что это он виноват перед нею, ибо мешает ее печали «вольно изливаться»; он восхищается ее красотой и ангельской кротостью. Такие речи удивляют и смущают Дону Анну, а монах неожиданно признается, что под этим платьем скрывается дворянин Диего де Кальвада, жертва несчастной страсти к ней. Пылкими речами Дон Гуан уговаривает Дону Анну не гнать его, и смущенная Дона Анна предлагает ему на следующий день прийти к ней домой при условии, что он будет скромен. Дона Анна уходит, а Дон Гуан требует, чтобы Лепорелло пригласил на завтрашнее свидание статую командора. Робкому Лепорелло кажется, что статуя кивает в ответ на это кощунственное предложение. Дон Гуан сам повторяет свое приглашение, и статуя опять кивает. Пораженные Дон Гуан и Лепорелло уходят.

Дона Анна в своем доме беседует с Доном Диего. Она признается, что Дон Альвар не был ее избранником, что к этому браку ее принудила мать. Дон Диего завидует командору, которому в обмен на пустые богатства досталось истинное блаженство. Такие речи смущают Дону Анну. Укором ей служит мысль о покойном муже, который никогда не принял бы у себя влюбленной дамы, окажись он вдовцом. Дон Диего просит ее не терзать ему сердце вечными напоминаниями о муже, хотя он и заслуживает казни. Дона Анна интересуется, в чем именно провинился перед ней Дон Диего, и в ответ на ее настойчивые просьбы Дон Гуан открывает ей свое подлинное имя, имя убийцы ее мужа. Дона Анна поражена и под влиянием случившегося лишается чувств. Придя в себя, она гонит Дон Гуана. Дон Гуан соглашается, что молва не напрасно рисует его злодеем, но уверяет, что переродился, испытав любовь к ней. В залог прощанья перед разлукой он просит подарить ему холодный мирный поцелуй.

Дона Анна целует его, и Дон Гуан выходит, но тут же вбегает обратно. Следом за ним входит статуя командора, явившегося на зов. Командор обвиняет Дон Гуана в трусости, но тот смело протягивает руку для рукопожатия каменному изваянию, от которого гибнет с именем Доны Анны на устах.

Вы прочитали краткое содержание трагедии Каменный гость. Предлагаем вам также посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с изложениями других популярных писателей.

Обращаем ваше внимание, что краткое содержание трагедии Каменный гость не отражает полной картины событий и характеристику персонажей. Рекомендуем вам к прочтению полную версию трагедии.

содержимое:

Среди пьес болдинского цикла «Каменный гость» представляет особенную трудность для истолкования. Драма не была обойдена вниманием исследователей, а каждое новое прочтение не только описывает смысл, но самим описанием нечто прибавляет к нему. Кроме того, истолкования «Каменного гостя» осложняются широким фоном иных художественных воплощений «вечного» образа Дон Жуана. Наконец, пушкинская версия представляет собой высочайшую ступень поэтичности. Все это привело к такому обилию разнообразных читательских впечатлений и научных оценок пьесы, что самый краткий их обзор превращается в один из способов предварительного анализа.

Первое развернутое истолкование «Каменного гостя» принадлежит В. Г. Белинскому, считавшему пьесу «лучшим и высшим в художественном отношении созданием Пушкина». Рассмотрев персонажей в аспекте фабулы, критик отметил «широкость и глубину души» Дон Гуана, но вместе с тем и его «одностороннее стремление», которое «не могло не обратиться в безнравственную крайность». Ему импонировал мужественный и дерзкий герой, способный на искреннюю страсть, хотя он признавал, что «оскорбление не условной, но истинно нравственной идеи всегда влечет за собой наказание, разумеется, нравственное же» (3)*. Эмоциональный анализ Белинского оказался настолько синтетичным, что на него позже опирались самые противоречивые оценки.

Сжатую характеристику Дон Гуана дал Ап. Григорьев, который, оставив иноземным обольстителям сладострастие и скептицизм, заметил, что «эти свойства обращаются в создании Пушкина в какую-то беспечную, юную, безграничную жажду наслаждения, в сознательное даровитое чувство красоты <…> тип создается… из чисто русской удали, беспечности, какой-то дерзкой шутки с прожигаемою жизнию, какой-то безусталой гоньбы за впечатлениями — так что чуть впечатление принято душою, душа уже далеко…».

Впоследствии дореволюционное литературоведение стало развенчивать Дон Гуана в моральном плане. Блистательные качества пушкинского героя померкли в истолкованиях сторонников самых различных направлений.

«Распутник, одержимый ненасытимой жаждой наслаждений», кощунственно бросает вызов загробному миру и получает должное возмездие.

На общем осуждающем фоне лишь изредка возникают иные мнения. Н. Котляревский считал приход статуи слишком жестокой карой для «проказника». Д. Дарский воспел солнечную, буйную и невинную природу Дон Гуана, назвав его фавном, а Дону Анну — нимфой (8)*. Традиция развенчания продолжалась после революции с новых точек зрения. Дважды, И. Д. Ермаковым и Д. Д. Благим, была описана композиция «Каменного гостя». И. Д. Ермаков на основе фрейдизма обнаружил у Дон Гуана «эдипов комплекс», представив его слабохарактерным существом, подхваченным стихийной силой бессознательного. Герой, непрерывно действуя, вытесняет из своего сознания предчувствие неминуемой гибели. Д. Д. Благой, увлеченный тогда социологическими идеями и считавший Пушкина выразителем кризиса дворянского класса, находил в «Каменном госте» черту «особого извращенного характера сладострастия Гуана». Новая трактовка, привлекающая своей проблемностью, появилась лишь в последней монографии Д. Д. Благого о Пушкине.

Столетие со дня смерти Пушкина (1937) отмечено сшибкой взаимоисключающих мнений о герое пьесы. Вот две оценки, появившиеся почти одновременно:

«Пришел командор, взял Дон-Гуана за шиворот, как напакостившего щенка. И щенок, визжа от испуга, кувырком полетел в преисподнюю».

«…Пушкин безоговорочно оправдывает «импровизатора любовной песни», полного радости жизни, не страшащегося вызвать смерть в свидетели своего земного наслаждения».

Осуждение Дон Гуана, достигшее предела в образном представлении В. В. Вересаева, в дальнейшем теряет свою привлекательность. Работы, где герой развенчивается, появляются все реже.... Зато почти взрывную силу приобрела его апологетика, когда, вслед за А. Пиотровским, страсть героя определялась как свободное, законное и красивое чувство, освобождающее человека эпохи Возрождения от окаменевших догм средневековья. В более поздних работах крайности апологетики смягчаются, хотя и здесь Дон Гуан предстает полностью «переродившимся под влиянием внезапно нахлынувшего и дотоле неведомого ему чувства». Вместе с тем с середины 1930-х гг. в связи с углубленным текстологическим и сравнительным изучением пушкинской драмы возникает широкая синтетическая концепция, избегающая односторонности в оценке Дон Гуана. Еще В. Г. Белинский, цитируя любовные монологи третьей сцены, писал: «…что это — язык коварной лести или голос сердца? Мы думаем, и то и другое вместе» (17)*. В этом плане и развернулось новое воззрение, которое короче всего укладывается в формулу Г. А. Гуковского: «Дон Гуан у Пушкина не осужден и не прославлен — не объяснен».

Сравнение различных истолкований «Каменного гостя» и его главного героя не позволяет отдать предпочтение ни одной из концепций как единственно верной, вполне соответствующей «замыслу» Пушкина и т. п. Оно лишний раз демонстрирует неопределенность смысла истинно поэтического произведения, которое не дает возможности описать все стороны или грани своего содержания. Настоящая работа ставит целью просмотр нескольких структурных и внеструктурных уровней «Каменного гостя» с тем, чтобы главный персонаж был освещен с разных точек зрения.

В рабочих записях, планах Пушкин называет свою пьесу «Дон Жуан», что было тогда самым распространенным названием для литературных и музыкально-драматических вариаций на тему испанской легенды. Так назывались наиболее значительные произведения Мольера, Моцарта, Гофмана, Байрона. Все они были известны Пушкину. Однако сам он выбрал в конце концов другой вариант названия — «Каменный гость». Оно также не было оригинальным; по словам Б. В. Томашевского, «Пушкин просто заимствовал свое название у старого перевода пьесы Мольера».

В пушкинском тексте это название получило новые ореолы значений, усиливая их в самом содержании. Название «Каменный гость» стало, таким образом, точкой пересечения внутри — и внеструктурных функций.

В. Г. Белинский напрасно осуждал явление статуи. Без связи с легендой, без опоры на историко-культурную традицию невозможно было бы выявить свое, неповторимо пушкинское. Название подсказывало, что все будет как всегда, постоянно и неизменно, что, хотя Дон Гуан Пушкина — образ весьма необычный в пределах своего типа, Командор все равно явится. Пушкин действительно вряд ли знал название самой первой драматической обработки легенды, написанной Тирсо де Молиной, — «Севильский озорник, или Каменный гость», но он с большим художественным тактом ориентировал свою пьесу на вторую часть традиционного названия. Дон Гуан еще до начала пьесы попадал в фигуру умолчания, минусировался. Предпочтение, сделанное Пушкиным в традиционной альтернативе, достаточно знаменательно.

Внеструктурные связи названия значимы и в более узкой сфере, в контексте драматического цикла Пушкина. Здесь подчеркивается контрастная структура названий («Скупой рыцарь», «Пир во время чумы», «Моцарт и Сальери»), обозначение скрытого и вдруг взрывающегося конфликта, противоречия, несовместимости. Название «Дон Жуан» стилистически выпадало бы из контекста. «Каменный гость» же хорошо вписывается в общую поэтику цикла, закрепленную принятым в пушкинистике названием того же свойства — «Маленькие трагедии».

 

Возможно, будет полезно почитать: